Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
— Но ведь что-то было между вами? Скажи, чтоб и я знал!
Мать вздохнула:
— Пусть Гызханум лучше думает о своих собственных горестях! Что поделаешь, сынок? Хорошее забывается.
Жалко мне вдруг стало мать. Наступила тягостная тишина. Мы часто только вдвоем. Замужняя старшая сестра давно не заходит, средняя тоже, у обеих на руках дети, свои заботы-горести. А младшая…
И вдруг мать вспылила:
— Гызханум! А ты больше ее слушай! Я сама тебе расскажу, о чем теперь говорят! Будто отец твой недоволен еще и тем, что я выдала замуж Яхши, не спросив на то его благословения. — Мать замолчала, а я подумал, что тут отец, пожалуй, вправе обидеться на мать. А как же? В семье правоверных мусульман нельзя выдать дочь замуж без воли и разрешения главы дома!..
— Ну, конечно, он прав, — словно прочитала мать мои мысли. — Но приехал ли он хоть раз за эти годы, чтобы подыскать достойного жениха и для Яхши, и для Гюльянаг?
«В самом деле, — подумал я, — как иначе могла поступить мать, если она здесь, а отец в Баку?»
— Похоже, что твой отец и не собирается возвращаться домой! В Баку, говорят, и солнце жарче, и хлеб дешевле. А еще болтают, что он растолстел, раздобрел, женился, детей завел…
— О чем ты говоришь?! — От возмущения я даже вскочил на ноги. — Ну скажи, если бы отец женился, разве присылал нам каждый месяц деньги?
— Двадцать пять рублей! Но ведь дело не в деньгах! Ну, хорошо, он забыл меня, а ты, его любимый сын? Мог ли он забыть тебя?! А девочки? И вот я думаю: может, продать все и уехать в Баку? А потом говорю себе: что он о нас подумает? Обо мне? Мол, не смогла без мужа, и вот тебе — приехала! Нет уж, подожду еще. Пусть эта весна будет последней: приедет — останется главой дома, не приедет — что-нибудь придумаю.
Я вышел: возразить матери было нечего.
Звезды высыпали на небо. В тишине слышно журчание родников. Наступили дни, когда день и ночь сравнялись. В наших краях семь месяцев от звезды, до звезды люди трудятся не покладая рук, чтобы пять месяцев зимы в доме была еда. Сейчас в селе спят, но уже скоро люди поднимутся на работу.
Я вспомнил, как выдали замуж Яхши: на ней женился двоюродный брат Абдул, он тоже работал в Баку и недавно вернулся в село. Среднего роста, чернявый, Абдул был миролюбивым, тихим, добрым человеком, и на него можно было положиться. Я думаю, будь отец здесь, он тоже был бы рад отдать Яхши за Абдула. Свадьбу Яхши помню смутно, а все, что произошло с другой моей сестрой — Гюльсехэр, вижу ясно, как будто это случилось вчера. Свадьбы и вовсе не было — сестру умыкнули!.. Поистине «Утренний цветок» наша Гюльсехэр, она заслужила свое имя. Высокая, стройная, под точеными бровями ярко сверкают черные глаза, толстые, туго заплетенные косы достают до пят…
Был снежный вьюжный день. Хна жалобно мычала, требуя, чтобы ее подоили. Может быть, из-за ее жалобного мычания, а может, оттого, что в доме никого не было, я вдруг почувствовал себя одиноким. Словно глазами постороннего человека я огляделся и увидел, в какой бедности мы живем. Правы люди, когда говорят, что дом без хозяина все равно что семья без мужчины. И впервые я подумал об отце с раздражением и обидой: живет себе в Баку, не зная печали, а мы тут с ног сбиваемся. У нас такое правило: скот зимой мы кормим три раза, а хлев убираем утром и вечером. Хлев я убрал, корову покормил, а теперь Гюльсехэр пусть ее подоит. Но где она? Ни ее, ни матери дома не было. Сердитый, я отправился к Яхши, живущей неподалеку от нас. Уже на пороге темной низенькой комнаты сестры я понял, что нас постигла беда: Яхши плакала, покачивая люльку, всхлипывала у стены мать, рядом с ней примостилась наша старшая сестра Гюльянаг, а перед коптящей, еле горящей лампой, насупившись, глядел прямо перед собой Абдул. Только Гюльсехэр не было видно.
— Что случилось? Где Гюльсехэр?
— Он еще спрашивает?! — накинулся на меня Абдул. — Проклятая, опозорила нас перед всеми! Что молчишь? Ты ведь знал об этом! Ну, говори!
— Что ты, Абдул? — вмешалась Яхши. — Он здесь при чем? — И повернулась ко мне: — Гюльсехэр умыкнули.
Меня словно ударили в самое сердце. Похитили Гюльсехэр, мою любимую и ласковую сестричку, с которой мы так весело играли в детстве. «Если бы отец был с нами, — подумал я, — такого несчастья не произошло бы!»
— Кто похитил? Когда?
Вдруг я услышал негромкий смех за своей спиной. Обернулся — на пороге стояла Лалабеим — младшая сестра отца. Неуместный ее смех показался мне оскорбительным.
— Зачем вы зря мучаетесь… — сказала она. — Что сделано, то сделано, и месяца не пройдет, как вы помиритесь!
Лалабеим рассказала, что вскоре после полудня Гюльсехэр отправилась за водой к источнику Арзу. Когда она возвращалась, на дороге появились всадники, человек шесть или семь. Женщины и девушки в страхе разбежались, а всадники окружили Гюльсехэр, один из них наклонился, подхватил ее и посадил впереди себя. С криками и шумом они умчались в сторону Учтепе. В парне, умыкнувшем сестру, девушки узнали Махмуда, сына зажиточного крестьянина из соседнего села. Девушки рассказывали, что сама Гюльсехэр нисколько не была напугана похищением и, видимо, не случайно направилась за водой именно в это время и именно к этому источнику, не самому близкому от нас.
— А Гызханум говорит, — вдруг сказала Яхши, — что их знакомство и похищение устроила Сона.
Час от часу не легче. Дело в том, что наша двоюродная сестра Сона пользовалась всеобщей любовью в семье. Все ее жалели: сколько лет замужем, а детей нет. Добрая и сердечная, она постоянно помогала всем, кто нуждался, и зачастую в ущерб себе, отчего на нее смотрели как на чудачку. На этот раз ей, очевидно, показалось, что в ее помощи больше всего нуждается наша Гюльсехэр! А мы? О нас она подумала? Ведь оскорблена честь нашей семьи!
Лалабеим хлопнула себя ладонями по бедрам:
— Только и слышишь в деревне разговоры о чести! И больше всех кричат те, кто и знать не знает о ней. Если наша Сона причастна к этому делу, вам остается только сказать: «Да благословит их аллах!» — и ждать аксакалов, чтобы договориться о дне свадьбы. И надо подумать, кого пошлем, чтобы подписал кябин — брачный договор. Должен пойти или дядя, или шурин.
— Я не пойду! —
